Сивко опускает рацию, выходит наружу, садится в свой «Газ-2330-Тигр» и говорит водителю три слова: — В город, б...дь!
Пока машина прыгает по ухабам прифронтовой полосы, поднимая волны грязи и рыча, подполковник достает из кармашка сиденья перед ним заветную фляжку и, не поморщившись, делает пару глотков.
Е.я война. Будь она проклята! Ненавижу!
* * *
Николай Сивко, герой России, не любил воевать. За спиной у него было несколько войн, одна хуже и поганей другой. Другой работы в 45 лет у него все равно не было, и делал он ее профессионально. Но такой войны как здесь он даже представить себе не мог. Да, арта все также работала, солдаты и офицеры также выполняли его приказы, окапывались, шли в разведку, в атаку, убивали, умирали. И стакан водки в сырой палатке по вечерам все так же не шел в горло.
Но тут, на этой «дурной» войне (самый мягкий эпитет на языке всех его знакомых офицеров) все было по другому с самого начала.
* * *
В жаркий июльский полдень под Саур-Могилой, где его бойцы четвертый день вели затяжные стрелковые бои, едва сдерживая превосходящие силы неожиданно перешедших границу российских войск, полковник Савиных, командир десантно-штурмовой бригады ВСУ, собирался выслать группу спецназа найти и вернуть в расположение раненого и убитого из его бойцов, ожидая, когда русская арта перестанет работать— разведка утром напоролась на засаду. Они уже час метелили его позиции прямо с российской территории. В основном Град и 152 (мм) гаубицы. Подавлять их арту было строго запрещено.
«Ты, что, Савиных, о-ерел совсем?! Это ж война будет! Война, *, а не х-р собачий! Ты понимаешь это, полковник, своей дурной башкой?» орал ему в трубку генерал, так что пыль сыпалась с бетонного перекрытия блиндажа, «У нас АТО, Савиных! Понимаешь, АТО, е-и его мать! Повторяю последний раз для особо, *, находчивых! Е-анное АТО! И больше ни х-я! Как понял меня, полкан?»
Полкан понял, что таким макаром от его бригады скоро ни мокрого ни сухого места не останется, но воевать было нужно, АТО или конь в пальто.
Как только русская арта кончила работать, зазвонил его мобильник. «Жена! Прозвонилась таки. Вот упрямая баба.»
- Привет, Саша. Как дела? - заговорила «упрямая баба» каким-то хриплым, когда-то знакомым, мужским прокуренным басом.
- Кто это?
- Не плачь, не горюй! Напрасно слез не лей! А лучше поцелуй, когда вернемся с лагерей, - бас в ответ пропел строчку из незабываемой строевой их учебного взвозда в рязанском десантном.
- Эй, але! Кто это? Кто ты? - голос у Саши почти подломился.
- Саша, *, это Колян, братишка твой боевой! Забыл, как мы в Рязани в учебке отжигали? Как в Саланге в туннеле, е-ном дохли-задыхались, кровью, *, харкали, как ты меня выносил оттуда? Саша, это я, Коля.
- Колька! Колян! Живой! Ты как? Сто лет, *! Как ты меня нашел? Блин поверить не могу! Коля - брат! Ты где?
- Саша, слушай теперь внимательно. Я здесь, Саша, здесь. Перед тобой. У меня твой двухсотый и трехсотый! Нужно перетереть. Водокачка разбитая на нейтралке. 16:00. Один. Без оружия. Конец связи.
Саша просидел все эти три часа, как вкопанный, не поднимаясь, не отдавая приказов. В его голове проносилась целая жизнь. Почему-то особо вспомнилось, как они бежали целой ротой по белой песчаной лесной дороге возле Константиново, родины Есенина, как кубарем скатывались с крутого берега, скидывая на ходу сапоги, брюки, убивая все живое вокруг крутым запахом портянок — самым летальным ОМП [сноска — оружие массового поражения]. Как бросались с криком, смехом и матом в прохладную, синюю -синюю реку … Как все поплыли вместе, но скоро повернули назад, и только Колян переплыл на ту сторону и валялся без сил на раскаленном песке. И вот теперь их снова разделяла река, не синяя-пресиняя Волга, а река смерти, где они стояли ее берегами...
Без десяти четыре, Саша выпил стакан водки, выкурил пару сигарет, взял с собой непочатую бутылку, дал минометчикам координаты, оставил комбату свой пистолет и медленно пошел через линию фронта.
Они встретились в полуразрушенной, грубо сложенной из крепко побитого с тех пор пулями и осколками красного кирпича, насосной рядом с полностью разрушенной водокачкой.
Объятия, слезы на глазах. Память мурашками корежила их спины. Стоя, из горлышка, выпили бутылку, не поперхнувшись, не отрывая глаз друг от друга, не веря своим глазам. Этого не может быть! Этого, *, быть не должно. Это, *, ненормально. Поговорили про жизнь, жен, детей, баб, зарплату нищенскую, неудавшуюся жизнь. Они сами не могли это сформулировать, но подсознательно и того и другого долбило словно осколками по броне, одно и тоже чувство — что кто-то их предал, что выхода нет.
- Саша, я собственно чего пришел, - перешел наконец к делу Коля. - Давай меняться. У меня два твоих — живой и мертвый.
- Коль, у меня сегодня с обменным фондом херово, - ответил Саша, почти испытывая неловкое чувство вины перед другом, что не убил и не ранил его людей.
- Бери в долг. Потом отдашь …
Они снова посмотрели друг другу в глаза. Взгляд у обоих был уже другой. Высокие берега безвременной Волги их памяти покрылись снегом.
Каждый вызвал свою группу с носилками. Без оружия. Одни принесли, другие отнесли к своим главный товар на войне — мертвых и раненых.
Через два дня уже Саша звонил Коле. Его люди подобрали убитого русского и двоих раненых. Он был готов вернуть долг.
Все было, как в первый раз, только без водки, слез и объятий.
- Я ж тебе одного трехсотого отдавал, а ты мне двоих притащил.
- А я тебе с процентом возвращаю.
Ни один не засмеялся Сашиной шутке.
- Да, кстати, - сказал на прощанье Коля, словно что-то незначительное вспомнил. - Арта сегодня работать будет. Три тысячи снарядов. С 22 начнем. Ты прикопайся на всякий случай.
- Не успею, почти все позиции поменял, мрачно ответил Саша.
- Ладно, что-нибудь придумаем.
Всю ночь арта долбила по безлюдному черному лесу. Коля поменял для них координаты. «По последним данным разведки»...
Утром, с какого-то незнакомого номера Коля получил короткое сообщение: «Спасибо».
С тех пор они не встречались ни разу и более не звонили друг-другу.
* * *
Это был единственный раз, когда Коля ослушался приказа и совершил должностное преступление. В августе, под Иловайском все было по другому. Коля лично договорился с украинцами, что те выйдут из котла пешими колоннами, без техники. Украинцам нужно было везти своих раненых на грузовиках и моталыгах хотябы. Коля согласился.
Когда украинцы, несколько тысяч, изможденных боями в окружении, пошли бесконечной колонной по «корридору», в штаб бригады нагрянул генерал.
- Это что у тебя за парад, Сивко? Совсем края потерял, голубь мира х-ев?
- Мы ж договорились об условиях. Я вам докладывал, товарищ генерал.
- Это ты с ними договорился. Я команды не давал.
- Вы были не против. Так и сказали!
- Я знаю, что я сказал. А Верховный против. Лично! Это его приказ. Хохлы должны, *, понять, уяснить, *, что мы, *, шутить не будем, и братской, *, дружбе с фашистами пи-дец. Уяснил?
- Вас понял.
- Тем более они на технике выходят.
- Им нужно раненых вывозить. У них сотни трехсотых. Помрут по дороге.
- Это их проблемы. И ты, Сивко, не Мать Тереза. Огонь, *, из всех орудий.
- Есть, товарищ генерал.
И огонь из всех орудий Сивко открыл. Страшная картина представилась ему на следующий день, когда он со "свитой" осматривал поле «великой победы русского оружия». Воронка на воронке. Останки людей везде, даже на соседних деревьях. Руки, ноги, головы, кишки. Сотни убитых. Десятки сожженных БМП, БТРов и грузовиков. Сотни пленных. Почти все раненые.
За успешно проведенную Иловайскую операцию Сивко и получил Героя России. Тихо, без шума. Коллеги шутили, что он теперь первый Герой Новороссии — Сивко-Иловайский.
* * *
- Ненавижу, громко повторяет Сивко, вытирая губы.
Немного успокоившись, он достает мобильник, читает
последнее сообщение: «Опять недоступен. Дети так забудут отца. Что это за бесконечные учения такие? Люблю, целую, жду».
Он делает еще глоток и не успевает настучать ответ. На подъезде к городу две ракеты «Ураган», одна за другой из пристреливаемых пяти, превращают «Тигр» полковника в груду дымящегося искореженного металла.
Полковник «погиб на учениях на полигоне в Ростовской области».
