• Как я писался с Цоем •
Наступила странная осень 1982-го года. Несмотря на полную акклиматизацию к питерской погоде и умению не удивляться её выкрутасам, эту осень я хорошо запомнил. Какая-то постоянная сумеречность; моросящий дождик то и дело сменялся тусклым, маленьким и неярким солнцем, которое блестело в лужах и совершенно не грело. Потом появлялся туман, и создавалось впечатление производства сварочных работ в сыром и дымном помещении. По утрам в городе странное эхо искажало звуки работающих машин — делало их тише, но пронзительней, хотя общий фон был глуховат.
Начался очередной учебный год в училище Мусоргского, и он меня не радовал: оставалось много серьёзных хвостов. Начальник эстрадного отделения — Чернышёв — вызвал меня на ковёр и завёл нудную беседу о неуспеваемости и профнепригодности, делая временами многозначительные паузы. На специальности я занимался вместе с Саней Кондрашкиным, и наш педагог Сергей Гречкин (случайно услышавший Аквариум) умудрялся молча грозить нам всяческими бедами. Он догадывался, что многие из студентов играют вовсе не джаз, а "стрёмную", как он выражался, музыку.
Умер Брежнев, и страна погрузилась в неопределённость. Незнакомые друг с другом люди тихо обсуждали будущее страны в трамваях, троллейбусах и прочих местах, где можно было говорить, не привлекая особого внимания. Ко мне заехал отец, и мы помянули Генсека. Первый раз в жизни я выпивал с отцом. Он достал из старого, потёртой жёлтой крокодиловой кожи портфеля маленькую водки и сказал:
— Помянём хорошего человека, — разлил водку, и мы выпили. Немного посидели, и он уехал.
Я пошёл прогуляться и на мокром столбе увидел объявление о том, что в Сестрорецкую детскую музыкальную школу требуется преподаватель на ударные. Так! Решил быстренько туда съездить, что и сделал. После беседы с тамошним начальством я заявился к своим училищным боссам и попросил их о разрешении на работу. Сейчас сложно говорить, что повлияло на их решение, но разрешение мне дали. Я нагло засунул его в карман и начал искать работу по кабакам — в то время трепетность была мне чужда. Работы не было, и пришлось было мне собираться преподавать школьникам ксилофон и малый барабан, как тут произошло странное событие, которому я не придал тогда никакого значения. Мне позвонил незнакомец, назвался Рыбой и попросил записать с ним и его приятелем Витей несколько песен на внезапно подвернувшийся студии МДТ.
Кто это такие, я не имел ни малейшего представления, но мне было достаточно того, что они сказали гордо:
— Мы играем биг-бит!
Я согласился, и в назначенный час Лёша с Витькой подъехали ко мне. Мы быстро спустили сложенную заранее установку вниз, затолкали её в машину, с большим трудом влезли сами и покатили на улицу Рубинштейна, в театр. Уже в машине я уточнил некоторые детали и ещё раз спросил:
— Так что играете-то?
— Биг-бит! — с заднего сиденья ответил придавленный бочкой Цой.
На студии я быстро расставил инструменты, и, пока инженер обвешивал их микрофонами, Цой наиграл мне приготовленные к записи песни. Я показал ему по несколько ритмических рисунков к каждой из них; он выбрал понравившиеся, разобрались с бреками, вступлениями и формами, а потом быстро записали болванки. Вернее, я не знаю, как назвать то, что мы записали.
Рыба играл подобие первой гитары, Цой играл вторую, баса не было, а голос писался сразу — то есть, все тогдашние законы звукозаписи были нарушены. Партия бас-гитары была наложена Шурой Храбуновым (ЗОО, первая гитара) много позже, почти десять лет спустя! А тогда мы взяли голым энтузиазмом и наглой молодостью.
При записи "Последнего Героя" я был совершенно заворожён ритмом этой песни, поэтому она получилась сразу же.
Примечательна история моей барабанной партии песни "Весна". Майк написал "Лето", песня для Цоя", и позже, когда я уже играл в ЗОО, Майк неизменно требовал, чтобы в "Лете" на всех концертах мною игралась та самая партия из Цоевской "Весны". Ложилось замечательно, поэтому я не возражал, хотя каждый раз в душе хихикал при её исполнении.
В студии Витя работал быстро и уверенно — если он и волновался немного, так это внешне было не заметно, а в "Поисках Сюжета" некоторое волнение добавило остроты и небольшой оттенок нервозности. К сожалению, у меня не сохранилась вторая половина этой песни (её случайно отгрызла Киса), и на той записи она внезапно обрывается. Как и Витькина жизнь...
Для них это была первая запись в профессиональной студии, и я рад тому, что был с ними тогда. По окончании смены мы втроём сидели в аппаратной и слушали материал. На магнитофоне мигала лампочка секундного метража, и Цой внимательно смотрел на неё... Пользуясь случаем, я попросил инженера сделать мне копию всей записи. Ту самую.
В принципе, Лёша Рыбин довольно точно описал эту запись в книге "Кино с самого начала". Действительно: ну позвонили, ну приехали, ну записали... Вот только Рыба забыл написать о том, что, помимо оператора, за тем действом наблюдала фигуристка Марина Кожевникова, которая приехала в студию вместе с нами. После записи я остался на улице с Мариной и кучей тяжеленных барабанов. Посреди ночи, без всяких шансов поймать такси. Рыба с Цоем моментально куда-то испарились после выхода из студии...
Много лет спустя Майк мне рассказал — куда.
Они заявились к нему среди ночи хвастаться своей первой студийной записью и заставили бедного Майка её внимательно прослушать.
— Помню, я сонный её слушал, я сначала не хотел им совсем дверь открывать, но Наталья настояла. Спросил, кто барабанил, а они сказали что Женя Иванов из «Пепла» им присоветовал какого-то кренделя, я не помню, чтобы тебя то того раза слышал. Но похвалил, Кирилыч! Запись их похвалил!
Позже сам Майк вспоминал про Цоя по этому поводу:
«Мне очень понравились его песни. Сразу. Я тогда по юности и глупости считал себя крутой рок-звездой и мэтром. Естественно, начал давать ему советы. Кое-что рекомендовал и подправлял. Что-то из этого он принимал. Скажем, в "Бездельнике" слово "мама" - от меня. И таких примеров немало. Я же познакомил его — по-моему, по его просьбе — с БГ, который, в принципе, и сделал ему всю карьеру.
Цой и Рыбин заходили к нам с женой чуть ли не каждый второй день, приносили кучу сухого вина (в основном "Ркацители" дагестанского разлива по 1 руб. 70 коп.), пели новые песни, болтали, иногда оставались ночевать.
Я помню, как после своей самой первой записи они в состоянии некоторой эйфории ввалились к нам в квартиру около полуночи и буквально физически принудили нас прослушать пленку. Забавно, что по прихоти судьбы с ними тогда играл "наемный" барабанщик Валера Кирилов, который спустя лет пять стал членом нашей группы ЗООПАРК, где и работает по сию пору».
А в то время Майк опекал Цоя, и тот отвечал ему благодарностью, многие это помнят...
Позже Майк познакомил Виктора с БГ, сдал, так сказать, с рук на руки.
Через несколько лет Майк, Цой, Буйнов и я стояли в служебном буфете "Лужников" во время совместного концерта. Буйнов рассказал какую-то байку (он на это дело мастер), я же в ответ поведал ему о том, как ЗОО участвовал в совместном концерте с Глызиным (бывали в те времена такие чудеса), где выступал парень, загримированный под Буйнова, ("Весёлые Ребята" тогда только разошлись), и я стоял в полном недоумении от увиденного глюка.
То был концерт, посвящённый памяти Саши Башлачёва. Нечто странное сквозило в воздухе в тот вечер. Казалось, что все насыщены энергией необъяснимой тоски и неопределённости. Я не помню, чтобы кто-нибудь общался друг с другом так, как это делали мы. Все ходили, как варёные. Не могу сказать, что игралось на том концерте. Меня так вообще весь день преследовала мысль: "Кто следующий, кто?" Я вглядывался в лица музыкантов, и этот вопрос то терялся в сознании, то отчётливо проступал, как тошнота с похмелья. В тот день я отчего-то так и не сказал Витьке, что запись сохранилась у меня. А зря, потому что следующим был Цой. Помню, как я узнал о его смерти: очень рано утром мне позвонила секретарь Рок-Клуба Оля Слободская и сказала, что Цой погиб. Я спросонок всё никак не мог понять — о чём она говорит, а когда до меня дошёл смысл сказанного, я вскочил и побежал к Майку с этой новостью.
Много лет спустя я сказал в интервью:
«Эта запись всё время у меня сидела в голове. Мне очень нравилось, как там звучат барабаны. Чуть ли не единственный случай, когда мне понравилось, как звучат мои барабаны. Мне хотелось, чтобы эта запись не пропала, и где-нибудь когда-нибудь её выпустить. Я у Цоя спросил на концерте памяти Башлачёва: «Витя, у тебя осталась наша запись?» Он сказал, что где-то ехал в Москве, и её то ли сперли, то ли посеял. А я ему, что у меня эта запись осталась, не сказал тогда. Как-то не до этого было. Думал, потом как-нибудь поговорим. А потом было уже достаточно прозаично. Он погиб. Я подумал, надо уже выпускать, чего она так лежит, хоть народ послушает, порадуется. Я Марьяне позвонил тогда, сказал: «Марьян, давай выпустим, у меня на пол пластинки где-то есть». Она говорит: «И у меня на пол пластинки есть, давай вместе и выпустим».
Пластинкой занимался я. Я подписал договор с «Мелодией», нашёл студию — договорился с базой Эдиты Пьехи, нашёл деньги на это дело. Марьяна уехала на юг куда-то отдыхать, её не было. Потом она приехала, начала руководить — это не так, там не то. Там же Шура (Храбунов) наложил бас и гитары, дядя Миша Чернов саксофон надудел. Марьяна приехала, сказала, что это «Зоопарк» играет с голосом Цоя. Я ей говорю: «Это «Кино» играет!». Но не стал с ней просто спорить. И тут Майк умер. Мне не до того уже было. Нужно было выпускать «Музыку для фильма». Я знал, когда делали «Неизвестные песни», что следующая пластинка у меня будет «Музыка для фильма». В общем, Марьяна от моих денег отказалась, я выпустил «Музыку для фильма», а она пока искала деньги, ударила гиперинфляция, и «Неизвестные песни» вышли совсем небольшим тиражом. Свою долю с этой пластинки я всю отдал ребятам — аппаратчикам на студии. Они в долг работали. Себе взял только несколько сотен пластинок. А про то, что там Шура Храбунов играл на басу и подкладывал гитары, и вовсе не написали на пластинке».
Сам Саша Храбунов, потом написал по этому поводу:
«... с басом ясно — все мое. С гитарами сложнее: микс черезжопный какой то и звук Г... с большой буквы. Вообще то вспомнилось, что в студии работали с аппаратурой поколения доцифровых технологий. Может, следуя модным тенденциям, херовые первые цифровики в совокупности с ошибочными представлениями о правильном звуке и дали такое. Буду б.., но руки Рындина и Бороды в этом миксе нет. По моим гитарам. Гитары в "Городе +25" — 2 штуки, арпеджированная + Chorus и слайд, но не та, которая на переднем плане (закопаны и зареверены до идиотизма). "В поисках..." — 2 шт. с Chorus и октавная. "Доброе утро.." ритм электро (не риф — это родное). Я сначала (в наушниках), вообще, нихрена не понял. А все остатки своего гитаризма услышал именно на моно-динамике ноута. Скорее всего, использовали не микс с разведением по каналам, а расширитетели стереобазы микса — они основаны на противофазных заморочках и убивают все».
Что же до меня, то на обложке пластинки были перепутаны треки, в которых я играл; все мои партии приписали Гурьянову, хотя на самом деле там играла драм-машина — а всё, что играла драм-машина приписали мне. Сам звук был чудовищно изменён.
Во время восстановления, я пригласил дядю Мишу Чернова (ДДТ) записать саксофонное соло в одном пустом месте, он приехал; сделал великолепную запись — ведь он фактуру «Кино» знал, так как до того его звали что-то там у них наиграть на записи, но в то время не срослось. А на пластинке его соло нет — затёрли зачем-то... Короче говоря, наша работа была кем-то и зачем-то испорчена. Ну не везёт «Зоопарку» в записях категорически
