Иван Петрович подвинул к себе тарелку с макаронами, поковырял вилкой слипшийся комок и с надеждой посмотрел на жену.
- А…мясного ничего нет?
- А…зарплаты никакой нет? – передразнила супруга.
- Лидочка, ты же знаешь, уже третий месяц задерживают. Что я могу сделать?
- Можешь есть молча и не задавать глупых вопросов.
- Прости, я думал…
- Говорят, хлеб завтра подорожает в два раза. Я пять буханок купила. Слышала в очереди, что скоро вообще карточки введут.
- Боже, куда мы катимся! – Иван Петрович возмущённо поднял брови. – Водка по талонам, сигареты по талонам, теперь хлеб. Безобразие! Как жить-то?
- Да как жить? Так и жить. Не помирать же. Помнишь девяностые? Выжили же.
Лидия Васильевна поставила чайник на плиту, из картонной коробки насыпала в чашку щепотку заварки, бросила кубик рафинада.
- Лидочка, включи телевизор, новости сейчас начнутся.
- Дались тебе эти новости. Опять брехню слушать. Сколько центнеров с гектара собрали? Сегодня целый день съезд партии показывали. Рожи сидят - одна другой больше. Тьфу, насмотрелась уже.
- А что ты сделаешь? Сами выбирали. Да хоть кого бы не выбрали, всё равно то же самое было бы. Никому мы не нужны. Да и кризис этот ещё.
Лидия Васильевна намазала маргарином кусок хлеба, положила на блюдце, залила в чашку кипяток.
- Ты ешь быстрее, а то опять чай будешь холодный пить.
- Да, ем я, ем.
Макаронины не отделялись друг от дружки, и Иван Петрович просто отрезал боком вилки кусок.
- Сегодня Маслова с пятого этажа арестовали. Приехали эти в масках, бросили в машину и увезли.
- А я смотрю, что это за кровь на лестнице. Так это его? Ну, и правильно. Давно пора, я бы этих смутьянов…
- А как по мне, так вполне приличный. Всегда здоровался, сумку помог донести как-то.
- Сумку! Это не показатель. А где Алёшка? – спросил он.
- Мне откуда знать. Гуляет. Дело молодое. Утром как ушёл, так и нет до сих пор.
Оба вздрогнули от звонка в дверь.
- Вот и он явился, - Лидия Васильевна вытерла руки полотенцем и пошла открывать.
- Боже, Алёшенька! – донеслось из коридора. – Кто это тебя так?
Иван Петрович положил вилку и пошёл посмотреть, что случилось.
Сын Алексей стоял, прислонившись к стене. У рубашки оторван воротник, брюки в пыли, правый глаз заплыл и расцвёл всеми цветами радуги, губы и подбородок покрыты коркой засохшей крови.
- Пойдём, Алёша, пошли в комнату.
Они подхватили сына, чтобы помочь идти, но он отстранил их и сам дошёл до дивана, сел осторожно, будто у него болело всё тело, откинулся на спинку и устало закрыл глаза.
Лидия Васильевна принесла из ванной таз с тёплой водой, губку и принялась смывать кровь с лица. Сын сидел молча, не открывая глаз, иногда слегка вздрагивая, когда губка прикасалась к губам.
- Сынок, что случилось? – спросил Иван Петрович.
- Ничего. Ничего не случилось, - сын ответил грубо, без былой почтительности к отцу.
- Ну, как ничего? Может милицию вызвать?
- Ага, вызови. Они Ленку Портную убили. Забили до смерти дубинками. Сашку арестовали, Макса, Серёгу Потапченко скорая увезла. Я еле ноги унёс. А ты, давай, вызови. С доставкой на дом.
Иван Петрович поймал взгляд сына, от которого стало не по себе, столько было в нём презрения.
- Сын, где ты был?
- Да отстань ты от него, - жена дала сыну полотенце, и тот осторожно вытер лицо.
- Нет, я хочу знать! Ты что, на демонстрации был? Да?
- Ваня, иди чай пей, а то остынет. Мы сами разберёмся.
- Что значит – иди? Алексей, я требую…
Но сын снова закрыл глаза и тихо застонал.
- Алёша, ты есть будешь? – спросила Лидия Васильевна.
- Нет, чай попью, только не горячий. Всё нормально, мам. Всё нормально. Я в порядке.
Алексей тяжело поднялся с кресла, держась за бок, пошёл на кухню.
- Ну, рассказывай, - снова начал Иван Петрович, дождавшись, когда сын допьёт чай. – Я тебе сколько раз говорил, не лезь ты в эти дела. До добра не доведёт. Не послушался?
- Папа, а не пошёл бы ты со своими советами! – отрезал сын.
- Что ты сказал, щенок? Ты как с отцом разговариваешь?
- Папа, ты не можешь мне советовать. Ничего и никогда. Понял?
- Не понял. – Иван Петрович опешил от такого тона. Раньше сын никогда не позволял себе такое. Всегда вежливый, почтительный и сдержанный, сейчас казался чужим, и странно было слышать от него эти слова.
- А что не понятного? Кто ты такой, чтобы советовать мне?
- Я твой отец!
- И это всё? Ты считаешь, этого достаточно, чтобы решать, чем мне заниматься? Папа, посмотри на себя. Ты же никто. Ничтожество! Трус и слизняк! Ты - полный ноль.
- Как ты смеешь? – задохнулся негодованием отец, еле сдерживая себя, чтобы не вскочить, и не ударить наглеца. Он бросил взгляд на жену, но та тихонько сидела на краю стула.
- Смею! Да, я был на демонстрации, да, был. Знаешь, почему? Я не хочу быть таким ничтожеством, как ты. Я не хочу существовать так, как существуешь ты. Я хочу жить! А вы не даёте мне это сделать. Вы – стадо баранов, идущих голосовать за кого попало. Быдло, молчащее в тряпочку. Знаешь, какая у тебя козырная фраза? Знаешь? Ты повторяешь её по десять раз на день – «я маленький человек, что я могу сделать?». И за это я тебя презираю. Тебя, и ещё миллионы таких же ничтожеств. И, знаешь, я рад, что ты жрёшь пустые макароны и пьёшь чай с маргарином. Ты сам этого хотел, и ты это получил! Но я не пойму одного – почему я должен жрать то же самое? Только потому, что вас больше, и вы решаете своими тупыми мозгами, как жить стране?
Алексей замолчал. Тишина повисла в комнате, оглушающая, до боли в ушах. Иван Петрович, ошеломлённый монологом, сидел, отвесив челюсть. Лидия Васильевна плакала, утирая слёзы уголком фартука.
- Ты всё сказал? – наконец, выдавил из себя отец.
- Нет, не всё.
- Ну, давай, продолжай, мне же интересно, что думает обо мне сын.
- Да ни хрена тебе не интересно. Тебе никогда не было интересно, что я думаю. Тебе было интересно зайти после работы в забегаловку со своими корешами, накатить, а потом сразу после ужина спать завалиться. Спасибо, что хоть не буянил и не бил.
- А надо было…
- Поздно уже. Скажи, сколько не платят тебе на заводе?
- Три месяца, а что?
- Зачем ты туда ходишь?
- Как зачем? Мне же три года до пенсии осталось.
- Пипец. А если тебе все три года платить не будут? Ты доживёшь до пенсии?
- Ну, а что мне делать? Что я могу сделать?
- «Я же маленький человек», - передразнил его сын. – Слышали эту песенку. А ты никогда не задумывался, сколько вас таких маленьких во всей стране? Миллионы. А тех, - Алексей ткнул пальцем в сторону телевизора. – Тысяча, пять, десять? Что они против миллионов? Да если каждый маленький человек плюнет на них, они захлебнутся все. Но вы же маленькие. Вы только и можете, что жаловаться друг другу, как всё хреново, какая власть ужасная. Та, кстати, власть, которую вы выбирали своим быдляцким большинством. Ты понимаешь, что все вы вместе взятые не стоите даже ногтя одного из тех, кто за рулём. Даже ногтя. Дешёвки. Маленькие ничтожные дешёвки. И Ленка Портная умерла за то, чтобы вам стало лучше. А вам это не нужно. Зря погиб человек. Человечище, а не такой слизняк, как ты.
- Никто не просил…
- Не просил? А её не надо было просить. И меня не надо. Знаешь, почему эти в масках ходят? Потому что боятся. И пока они боятся, ещё можно что-то сделать. Но, папа, они не тебя боятся. Они тебя презирают, точно так же, как и я. Им плевать на тебя потому, что ты маленький человек, и что ты можешь сделать? Всё, я устал, я хочу спать. Мам, постелишь мне?
Иван Петрович так и не смог уснуть, этот разговор совсем его добил. Жена тоже ворочалась, он пытался с ней заговорить, но она отвернулась от него, всхлипывая, пытаясь сдержать слёзы.
- Ты считаешь так же как и он? – спросил он жену, но та промолчала.
В дверь позвонили около трёх ночи. Иван Петрович шёл к двери вечность. Во всяком случае, так ему казалось. Алексей выглянул из своей комнаты. Он был одет, словно ждал этого звонка.
- Папа, я сам открою.
Иван Петрович остановился, схватился за дверной косяк. Сердце стучало, словно птица, пытающаяся вырваться на волю. Голова закружилась, и тошнота подступила. Это от страха – подумал он. От страха и беспомощности.
- Кто там? – спросил Алексей.
- Нам нужен Алексей Стриж. Открывайте!
Иван Петрович словно в тумане виде, как сын отпирает, как распахивается дверь, что-то мелькнуло, Алексей летит через весь коридор, срывая вещи на вешалке. Люди в чёрном, с оружием, в масках с прорезями для глаз и рта. Сзади из комнаты кричит что-то Лида. Хлёсткие команды – «Встать, руки за голову, лицом к спине», Алексея тащат в подъезд. Лида кричит, хватает одного из тех, в масках, за рукав, но вдруг почему-то оказывается на полу.
Слышна возня за дверью, удары. Отчётливо – голос Алёши. Даже не голос. Стон. Вскрик. Они бьют его. Бьют и тащат вниз, в чёрный грузовик с зарешеченными окошками по бокам кузова. Так же, как сегодня тащили Маслова, как позавчера – хозяина автомастерской, которая на углу, как неделю назад – учительницу Антонину Степановну, у которой ещё Алёшка учился. Куда, зачем, почему? Никто не знает. И ответов не будет. Значит, заслужили, говорил он Лиде, нас же не забирают. За что нас забирать? Мы люди маленькие.
А теперь они увезли Алёшку. И он ничего не смог сделать. Ничего.
Иван Петрович так и стоял, пока жена не закрыла дверь, и не ушла в спальню, даже не посмотрев на мужа.
Он пошёл на кухню, сел за стол и сидел, слушая, как в спальне рыдает жена. Страх не отпускал, гадкий и липкий, как застывший маргарин, прилипающий к дёснам. Он уже боялся не за себя, не за сына. Боялся того, как посмотрит утром в глаза жене. Боялся своего страха. Все мысли, все чувства стали одним слипшимся комком макарон.
Когда за окном стало светать, вошла Лида. Положила на стол что-то тяжёлое в пакете от супермаркета.
- Это нужно выбросить. Сейчас же, - сказала она.
- Что это? – не поднимая головы, спросил Иван Петрович.
- Пистолет. Алёшин. Если его найдут… Выброси это. Куда угодно, подальше отсюда.
Она повернулась и пошла из кухни.
- Лидочка…
- Что?
- Ну, что, что я мог сделать?
- Хоть что-нибудь, - она снова зарыдала и ушла.
Иван Петрович открыл пакет, достал завёрнутый в вафельное полотенце пистолет. В юности он занимался стрельбой в школе ДОСААФ, даже ездил на какие-то соревнования, поэтому рукоятка привычно легла в ладонь. Проверил обойму – полная. Тяжесть металла успокоила и отогнала страх. Чёрт, с такой игрушкой в руках негоже бояться. Восемь свинцовых смертей ждут своего часа.
Решение пришло само собой. Иван Петрович положил пистолет в пакет, оделся и вышел из дому в сереющее утро. Улицы были пусты. Туман словно поглотил всё вокруг, даже звуки. Восемь смертей, вот, что он сможет сделать. Этого достаточно, чтобы искупить свою ничтожную жизнь. Трусливую жизнь, и если повезёт, ему никогда не придётся смотреть в глаза жене.
Ноги сами повели его к Конторе. Пока он дойдёт, начнут съезжаться на работу работники, те, кто отдал приказ арестовать его сына. Он пошёл сквозь серое марево, из которого призраками появлялись контуры деревьев. В душе снова всё смешалось, слилось в одно лишь желание. Спустить курок. Хотя бы раз.
- Стоять! – раздалось сзади.
Иван Петрович оглянулся – его догоняли люди в конторской форме. И, что самое странное, на них не было масок. Я опоздал – мелькнула мысль, - всё тщетно, они уже не боятся никого. Ну, что ж, вот он момент катарсиса. Начнём прямо сейчас. Он взял пистолет в руку, не вынимая из пакета. Двое патрульных были уже метрах в пяти. Лица их выскользнули из тумана.
- Руки вверх, лицом к стене. Почему шляемся и такую рань? Руки, я сказал! Что в пакете?
Они уже рядом, уже слышен запах табака изо рта, виден взгляд, сухой и холодный. И Иван Петрович понял, что ничего он не сможет сделать. Совершенно ничего. Он столько раз произносил эту фразу, что она захватила его, управляла им, его ничтожной и жалкой жизнью.
- Вот, - протянул он пакет патрульному, - я нашёл. Несу в Контору сдавать
Ожидала конечно другого конца...
грустная правда...
