Сообщение xebia » 10 авг 2016, 20:31
КАК ЭТО ДЕЛАЛОСЬ В ОДЕССЕ
Начал я.
- Реб Арье-Лейб, - сказал я старику, - поговорим о Бене Крике.
Поговорим о молниеносном его начале и ужасном конце. Три тени загромождают
пути моего воображения. Вот Фроим Грач. Сталь его поступков - разве не
выдержит она сравнения с силой Короля? Вот Колька Паковский. Бешенство
этого человека содержало в себе все, что нужно для того, чтобы
властвовать. И неужели Хаим Дронг не сумел различить блеск новой звезды?
Но почему же один Беня Крик взошел на вершину веревочной лестницы, а все
остальные повисли внизу, на шатких ступенях?
Реб Арье-Лейб молчал, сидя на кладбищенской стене. Перед нами
расстилалось зеленое спокойствие могил. Человек, жаждущий ответа, должен
запастись терпением. Человеку, обладающему знанием, приличествует
важность. Поэтому Арье-Лейб молчал, сидя на кладбищенской стене. Наконец
он сказал:
- Почему он? Почему не они, хотите вы знать? Так вот - забудьте на
время, что на носу у вас очки, а в душе осень. Перестаньте скандалить за
вашим письменным столом и заикаться на людях. Представьте себе на
мгновенье, что вы скандалите на площадях и заикаетесь на бумаге. Вы тигр,
вы лев, вы кошка. Вы можете переночевать с русской женщиной, и русская
женщина останется вами довольна. Вам двадцать пять лет. Если бы к небу и к
земле были приделаны кольца, вы схватили бы эти кольца и притянули бы небо
к земле. А папаша у вас биндюжник Мендель Крик. Об чем думает такой
папаша? Он думает об выпить хорошую стопку водки, об дать кому-нибудь по
морде, об своих конях - и ничего больше. Вы хотите жить, а он заставляет
вас умирать двадцать раз на день. Что сделали бы вы на месте Бени Крика?
Вы ничего бы не сделали. А он сделал. Поэтому он Король, а вы держите фигу
в кармане.
Он - Венчик - пошел к Фроиму Грачу, который тогда уже смотрел на мир
одним только глазом и был тем, что он есть. Он сказал Фроиму:
- Возьми меня. Я хочу прибиться к твоему берегу. Тот берег, к которому
я прибьюсь, будет в выигрыше.
Грач спросил его:
- Кто ты, откуда ты идешь и чем ты дышишь?
- Попробуй меня, Фроим, - ответил Беня, - и перестанем размазывать
белую кашу по чистому столу.
- Перестанем размазывать кашу, - ответил Грач, - я тебя попробую.
И налетчики собрали совет, чтобы подумать о Бене Крике. Я не был на
этом совете. Но говорят, что они собрали совет. Старшим был тогда покойный
Левка Бык.
- Что у него делается под шапкой, у этого Венчика? - спросил покойный
Бык.
И одноглазый Грач сказал свое мнение:
- Беня говорит мало, но он говорит смачно. Он говорит мало, но хочется,
чтобы он сказал еще что-нибудь.
- Если так, - воскликнул покойный Левка, - тогда попробуем его на
Тартаковском.
- Попробуем его на Тартаковском, - решил совет, и все, в ком еще
квартировала совесть, покраснели, услышав это решение. Почему они
покраснели? Вы узнаете об этом, если пойдете туда, куда я вас поведу.
Тартаковского называли у нас "полтора жида" или "девять налетов".
"Полтора жида" называли его потому, что ни один еврей не мог вместить в
себе столько дерзости и денег, сколько было у Тартаковского. Ростом он был
выше самого высокого городового в Одессе, а весу имел больше, чем самая
толстая еврейка. А "девятью налетами" прозвали Тартаковского потому, что
фирма Левка Бык и компания произвели на его контору не восемь и не десять
налетов, а именно девять. На долю Бени, который не был тогда еще Королем,
выпала честь совершить на "полтора жида" десятый налет. Когда Фроим
передал ему об этом, он сказал "да" и вышел, хлопнув дверью. Почему он
хлопнул дверью? Вы узнаете об этом, если пойдете туда, куда я вас поведу.
У Тартаковского душа убийцы, но он наш. Он вышел из нас. Он наша кровь.
Он наша плоть, как будто одна мама нас родила. Пол-Одессы служит в его
лавках. И он пострадал через своих же молдаванских. Два раза они
выкрадывали его для выкупа, и однажды во время погрома его хоронили с
певчими. Слободские громилы били тогда евреев на Большой Арнаутской.
Тартаковский убежал от них и встретил похоронную процессию с певчими на
Софийской. Он спросил:
- Кого это хоронят с певчими?
Прохожие ответили, что это хоронят Тартаковского. Процессия дошла до
Слободского кладбища. Тогда наши вынули из гроба пулемет и начали сыпать
по слободским громилам. Но "полтора жида" этого не предвидел. "Полтора
жида" испугался до смерти. И какой хозяин не испугался бы на его месте?
Десятый налет на человека, уже похороненного однажды, это был грубый
поступок. Беня, который еще не был тогда Королем, понимал это лучше
всякого другого. Но он сказал Грачу "да" и в тот же день написал
Тартаковскому письмо, похожее на все письма в этом роде:
"Многоуважаемый Рувим Осипович! Будьте настолько любезны положить к
субботе под бочку с дождевой водой... - и так далее. - В случае отказа,
как вы это себе в последнее время стали позволять, вас ждет большое
разочарование в вашей семейной жизни. С почтением знакомый вам Бенцион
Крик".
Тартаковский не поленился и ответил без промедления.
"Беня! Если бы ты был идиот, то я бы написал тебе как идиоту! Но я тебя
за такого не знаю, и упаси боже тебя за такого знать. Ты, видно,
представляешься мальчиком. Неужели ты не знаешь, что в этой году в
Аргентине такой урожай, что хоть завались, и мы сидим с нашей пшеницей без
почина?.. И скажу тебе, положа руку на сердце, что мне надоело на старости
лет кушать такой горький кусок хлеба и переживать эти неприятности, после
того как я отработал всю жизнь, как последний ломовик. И что же я имею
после этих бессрочных каторжных работ? Язвы, болячки, хлопоты и
бессонницу. Брось этих глупостей, Беня. Твой друг, гораздо больше, чем ты
это предполагаешь, - Рувим Тартаковский".
"Полтора жида" сделал свое. Он написал письмо. Но почта не доставила
письмо по адресу. Не получив ответа, Беня рассерчал. На следующий день он
явился с четырьмя друзьями в контору Тартаковското. Четыре юноши в масках
и с револьверами ввалились в комнату.
- Руки вверх! - сказали они и стали махать пистолетами.
- Работай спокойнее, Соломон, - заметил Беня одному из тех, кто кричал
громче других, - не имей эту привычку быть нервным на работе, - и,
оборотившись к приказчику, белому, как смерть, и желтому, как глина, он
спросил его:
- "Полтора жида" в заводе?
- Их нет в заводе, - ответил приказчик, фамилия которого была
Мугинштейн, а по имени он звался Иосиф и был холостым сыном тети Песи,
куриной торговки с Серединской площади.
- Кто будет здесь, наконец, за хозяина? - стали допрашивать несчастного
Мугинштейна.
- Я здесь буду за хозяина, - сказал приказчик, зеленый, как зеленая
трава.
- Тогда отчини нам, с божьей помощью, кассу! - приказал ему Беня, и
началась опера в трех действиях.
Нервный Соломон складывал в чемодан деньги, бумаги, часы и монограммы;
покойник Иосиф стоял перед ним с поднятыми руками, и в это время Беня
рассказывал истории из жизни еврейского народа.
- Коль раз он разыгрывает из себя Ротшильда, - говорил Беня о
Тартаковском, - так пусть он горит огнем. Объясни мне, Мугинштейн, как
другу: вот получает он от меня деловое письмо: отчего бы ему не сесть за
пять копеек на трамвай и не подъехать ко мне на квартиру и не выпить с
моей семьей стопку водки и закусить чем бог послал. Что мешало ему
выговорить передо мной душу? "Беня, - пусть бы он сказал, - так и так, вот
тебе мой баланс, повремени мне пару дней, дай вздохнуть, дай мне развести
руками". Что бы я ему ответил? Свинья со свиньей не встречается, а человек
с человеком встречается. Мугинштейн, ты меня понял?
- Я вас понял, - сказал Мугинштейн и солгал, потому что совсем ему не
было понятно, зачем "полтора жида", почтенный богач и первый человек,
должен был ехать на трамвае закусывать с семьей биндюжника Менделя Крика.
А тем временем несчастье шлялось под окнами, как нищий на заре.
Несчастье с шумом ворвалось в контору. И хотя на этот раз оно приняло
образ еврея Савки Буциса, но оно было пьяно, как водовоз.
- Го-гу-го, - закричал еврей Савка, - прости меня, Венчик, я опоздал, -
и он затопал ногами и стал махать руками. Потом он выстрелил, и пуля
попала Мугинштейну в живот.
Нужны ли тут слова? Был человек и нет человека. Жил себе невинный
холостяк, как птица на ветке, - и вот он погиб через глупость. Пришел
еврей, похожий на матроса, и выстрелил не в какую-нибудь бутылку с
сюрпризом, а в живот человека. Нужны ли тут слова?
- Тикать с конторы, - крикнул Беня и побежал последним. Но, уходя, он
успел сказать Буцису:
- Клянусь гробом моей матери, Савка, ты ляжешь рядом с ним...
Теперь скажите мне вы, молодой господин, режущий купоны на чужих
акциях, как поступили бы вы на месте Бени Крика? Вы не знаете, как
поступить. А он знал. Поэтому он Король, а мы с вами сидим на стене
второго еврейского кладбища и отгораживаемся от солнца ладонями.
Несчастный сын тети Песи умер не сразу. Через час после того, как его
доставили в больницу, туда явился Беня. Он велел вызвать к себе старшего
врача и сиделку и сказал им, не вынимая рук из кремовых штанов:
- Я имею интерес, - сказал он, - чтобы больной Иосиф Мугинштейн
выздоровел. Представляюсь на всякий случай. Бенцион Крик. Камфору,
воздушные подушки, отдельную комнату - давать с открытой душой. Если нет,
то на всякого доктора, будь он даже доктором философии, приходится не
более трех аршин земли.
И все же Мугинштейн умер в ту же ночь. И тогда только "полтора жида"
поднял крик на всю Одессу.
- Где начинается полиция, - вопил он, - и где кончается Беня?
- Полиция кончается там, где начинается Беня, - отвечали резонные люди,
но Тартаковский не успокаивался, и он дождался того, что красный
автомобиль с музыкальным ящиком проиграл на Серединской площади свой
первый марш из оперы "Смейся, паяц". Среди бела дня машина подлетела к
домику, в котором жила тетя Песя.
Автомобиль гремел колесами, плевался дымом, сиял медью, вонял бензином
и играл арии на своем сигнальном рожке. Из автомобиля выскочил некто и
прошел в кухню, где на земляном полу билась маленькая тетя Песя. "Полтора
жида" сидел на стуле и махал руками.
- Хулиганская морда, - прокричал он, увидя гостя, - бандит, чтобы земля
тебя выбросила! Хорошую моду себе взял - убивать живых людей...
- Мосье Тартаковский, - ответил ему Беня Крик тихим голосом, - вот идут
вторые сутки, как я плачу за дорогим покойником, как за родным братом. Но
я знаю, что вы плевать хотели на мои молодые слезы. Стыд, мосье
Тартаковский, - в какой несгораемый шкаф упрятали вы стыд? Вы имели сердце
послать матери нашего покойного Иосифа сто жалких карбованцев. Мозг вместе
с волосами поднялся у меня дыбом, когда я услышал эту новость.
Тут Беня сделал паузу. На нем был шоколадный пиджак, кремовые штаны и
малиновые штиблеты.
- Десять тысяч единовременно, - заревел он, - десять тысяч
единовременно и пенсию до ее смерти, пусть она живет сто двадцать лет. А
если нет, тогда выйдем из этого помещения, мосье Тартаковский, и сядем в
мой автомобиль...
Потом они бранились друг с другом. "Полтора жида" бранился с Беней. Я
не был при этой ссоре. Но те, кто были, те помнят. Они сошлись на пяти
тысячах наличными и пятидесяти рублях ежемесячно.
- Тетя Песя, - сказал тогда Беня всклокоченной старушке, валявшейся на
полу, - если вам нужна моя жизнь, вы можете получить ее, но ошибаются все,
даже бог. Вышла громадная ошибка, тетя Песя. Но разве со стороны бога не
было ошибкой поселить евреев в России, чтобы они мучались, как в аду? И
чем было бы плохо, если бы евреи жили в Швейцарии, где их окружали бы
первоклассные озера, гористый воздух и сплошные французы? Ошибаются все,
даже бог. Слушайте меня ушами, тетя Песя. Вы имеете пять тысяч на руки и
пятьдесят рублей в месяц до вашей смерти, - живите сто двадцать лет.
Похороны Иосифа будут по первому разряду: шесть лошадей, как шесть львов,
две колесницы с венками, хор из Бродской синагоги, сам Миньковский придет
отпевать покойного вашего сына...
И похороны состоялись на следующее утро. О похоронах этих спросите у
кладбищенских нищих. Спросите о них у шамесов из синагоги, торговцев
кошерной птицей или у старух из второй богадельни. Таких похорон Одесса
еще не видала, а мир не увидит. Городовые в этот день одели нитяные
перчатки. В синагогах, увитых зеленью и открытых настежь, горело
электричество. На белых лошадях, запряженных в колесницу, качались черные
плюмажи. Шестьдесят певчих шли впереди процессии. Певчие были мальчиками,
но они пели женскими голосами. Старосты синагоги торговцев кошерной птицей
вели тетю Песю под руки. За старостами шли члены общества приказчиков
евреев, а за приказчиками евреями - присяжные поверенные, доктора медицины
и акушерки-фельдшерицы. С одного бока тети Песи находились куриные
торговки старого базара, а с другого бока находились почетные молочницы с
Бугаевки, завороченные в оранжевые шали. Они топали ногами, как жандармы
на параде в табельный день. От их широких бедер шел запах моря и молоке. И
позади всех плелись служащие Рувима Тартаковского. Их было сто человек,
или двести, или две тысячи. На них были черные сюртуки с шелковыми
лацканами и новые сапоги, которые скрипели, как поросята в мешке.
И вот я буду говорить, как говорил господь на горе Синайской из
горящего куста. Кладите себе в уши мои слова. Все, что я видел, я видел
своими глазами, сидя здесь, на стене второго кладбища, рядом с шепелявым
Мойсейкой и Шимшоном из погребальной конторы. Видел это я, Арье-Лейб,
гордый еврей, живущий при покойниках.
Колесница подъехала к кладбищенской синагоге. Гроб поставили на
ступени. Тетя Песя дрожала, как птичка. Кантор вылез из фаэтона и начал
панихиду. Шестьдесят певчих вторили ему. И в эту минуту красный автомобиль
вылетел из-за поворота. Он проиграл "Смейся, паяц" и остановился. Люди
молчали как убитые. Молчали деревья, певчие, нищие. Четыре человека
вылезли из-под красной крыши и тихим шагом поднесли к колеснице венок из
невиданных роз. А когда панихида кончилась, четыре человека подвели под
гроб свои стальные плечи, с горящими глазами и выпяченной грудью зашагали
вместе с членами общества приказчиков евреев.
Впереди шел Беня Крик, которого тогда никто еще не называл Королем.
Первым приблизился он к могиле, взошел на холмик и простер руку.
- Что хотите вы делать, молодой человек? - подбежал к нему Кофман из
погребального братства.
- Я хочу сказать речь, - ответил Беня Крик.
И он сказал речь. Ее слышали все, кто хотел слушать. Ее слышал я,
Арье-Лейб, и шепелявый Мойсейка, который сидел на стене со мною рядом.
- Господа и дамы, - сказал Беня Крик, - господа и дамы, - сказал он, и
солнце встало над его головой, как часовой с ружьем. - Вы пришли отдать
последний долг честному труженику, который погиб за медный грош. От своего
имени и от имени всех, кто здесь не присутствует, благодарю вас. Господа и
дамы! Что видел наш дорогой Иосиф в своей жизни? Он видел пару пустяков.
Чем занимался он? Он пересчитывал чужие деньги. За что погиб он? Он погиб
за весь трудящийся класс. Есть люди, уже обреченные смерти, и есть люди,
еще не начавшие жить. И вот пуля, летевшая в обреченную грудь, пробивает
Иосифа, не видевшего в своей жизни ничего, кроме пары пустяков. Есть люди,
умеющие пить водку, и есть люди, не умеющие пить водку, но все же пьющие
ее. И вот первые получают удовольствие от горя и от радости, а вторые
страдают за всех тех, кто пьет водку, не умея пить ее. Поэтому, господа и
дамы, после того как мы помолимся за нашего бедного Иосифа, я прошу вас
проводить к могиле неизвестного вам, но уже покойного Савелия Буциса...
И, сказав эту речь, Беня сошел с холмика. Молчали люди, деревья и
кладбищенские нищие. Два могильщика пронесли некрашеный гроб к соседней
могиле. Кантор, заикаясь, окончил молитву. Беня бросил первую лопату и
перешел к Савке. За ним пошли, как овцы, все присяжные поверенные и дамы с
брошками. Он заставил кантора пропеть над Савкой полную панихиду, и
шестьдесят певчих вторили кантору. Савке не снилась такая панихида -
поверьте слову Арье-Лейба, старого старика.
Говорят, что в тот день "полтора жида" решил закрыть дело. Я при этом
не был. Но то, что ни кантор, ни хор, ни погребальное братство не просили
денег за похороны, - это видел я глазами Арье-Лейба. Арье-Лейб - так зовут
меня. И больше я ничего не мог видеть, потому что люди, тихонько отойдя от
Савкиной могилы, бросились бежать, как с пожара. Они летели в фаэтонах, в
телегах и пешком. И только те четыре, что приехали на красном автомобиле,
на нем же и уехали. Музыкальный ящик проиграл свой марш, машина вздрогнула
и умчалась.
- Король, - глядя ей вслед, сказал шепелявый Мойсейка, тот самый, что
забирает у меня лучшие места на стенке.
Теперь вы знаете все. Вы знаете, кто первый произнес слово "король".
Это был Мойсейка. Вы знаете, почему он не назвал так ни одноглазого Грача,
ни бешеного Кольку. Вы знаете все. Но что пользы, если на носу у вас
по-прежнему очки, а в душе осень?..
А я и не собирался врать... Все что в "Записках " - чистая правда. Если хотите - исторические рассказы...
Именно так...
